Philologos. Перевод с английского Любови Черниной 

Йеменская еврейская семья в Раде. 1 ноября 1992

Считается, что еврейско-арабский — это язык, на котором говорили многочисленные евреи, населявшие арабоязычные страны Ближнего Востока, до того как они покинули эти страны после образования Израиля. Указанный термин используется повсеместно — но существовал ли такой особый язык в действительности? Профессор Элла Шохат, исследовательница Ближнего Востока и ислама из Нью-Йоркского университета, считает, что нет, и доказывает это в статье «Еврейско-арабский язык и сепаратистский тезис», опубликованной в недавно основанном журнале Palestine/Israel Review.

Аргументация Шохат очень проста. Конечно, допускает она, разговорный язык евреев арабских стран мог иметь определенные особенности, не свойственные арабоязычным мусульманам и христианам, но эти особенности минимальны, и они не могли заставить ни евреев, ни неевреев чувствовать, будто язык евреев отличается от обычного разговорного арабского, принятого в их регионе. Более того, эти особенности сами по себе имели региональный характер, поэтому речь багдадского еврея совсем не обязательно совпадала с речью каирского еврея, а еврейско-арабский в Марокко отличался от еврейско-арабского в Йемене. Представление о том, что существовал некий еврейско-арабский, общий для всех арабоязычных евреев и отделявший их от арабоязычных неевреев, — это миф, распространяемый современными еврейскими лингвистами по идеологическим причинам, утверждает Шохат.

По мнению Шохат, этот миф связан с сионизмом и конфликтом Израиля с арабским миром. Дескать, возникло стремление «деарабизировать» арабоязычных евреев и настаивать, будто есть какое-то «имманентно существующее несходство между еврейской [формой арабского языка] и арабским языком [неевреев], и предполагать связь с другими еврейскими языками в других местах». То есть, с одной стороны, ставить наречие евреев арабских стран в один ряд с явно уникальными еврейскими языками вроде еврейско-немецкого (идиша) или еврейско-испанского (ладино) означает создавать ложное впечатление, будто они жили в состоянии социальной сепарации от нееврейского окружения, как это было с носителями идиша в Восточной Европе и носителями ладино в Турции и на Балканах, а с другой стороны, они якобы не имели никаких общих лингвистических черт, объединявших их с новыми соседями в Израиле — арабоязычными палестинцами. Этот сепаратистский тезис, как называет его Шохат, призван был вбить клин — как в настоящем, так и в прошлом — между евреями и арабами во имя еврейской уникальности.

Излишне говорить, что у Шохат, которая выросла в Израиле, куда ее семья приехала из Ирака, и которая называет себя арабской еврейкой, есть собственная идеология — и она защищает ее куда более яростно, чем сторонники критикуемого ею сепаратистского тезиса вроде упомянутых в ее статье выдающихся лингвистов из Еврейского университета Йеошуа Блау (1919–2020) и Хаима Бланка (1930–1984). И все же не следует совсем отбрасывать ее идею, ссылаясь на антисионизм и отсутствие лингвистического образования у автора, поскольку это утверждение все же имеет под собой кое-какое основание.

Хотя вопрос о том, что именно является языком, что диалектом, а что лишь региональной или этнической разновидностью стандартного языка, очень деликатный и часто связан с политическими или идеологическими проблемами, в центре его всегда стоит представление о взаимопонимаемости. Если люди довольно хорошо понимают друг друга, значит, они не говорят на разных языках — и Шохат абсолютно права, говоря, что носители обычного арабского языка из различных регионов Северной Африки и Ближнего Востока и носители вариантов еврейско-арабского в этих регионах всегда прекрасно понимали друг друга.

Но к этому утверждению все-таки стоит добавить две оговорки. Во-первых, до Нового времени арабоязычные евреи писали по-арабски еврейскими буквами, которые неевреи не в состоянии были разобрать, а сами по большей части не умели читать арабскую графику, так что письменный арабский каждой группы оказывался для другой закрытой книгой. Вторая оговорка заключается в том, что хотя грамматика, синтаксис и общая лексика еврейско-арабского не отличаются от обычного арабского, в этом языке, как и в любом другом еврейском наречии почти в любом уголке мира, было множество ивритских и происходящих из иврита слов, непонятных неевреям.

Однако ни одно из этих соображений не является решающим. Использование еврейского алфавита для записи арабской речи не означает, что записываемый язык отличается — как сербский и хорватский не становятся разными языками, потому что сербы пишут по-сербскохорватски кириллицей, а хорваты — латиницей. Марокканский еврей столкнется с непониманием нееврея, если при каком-нибудь затруднении воскликнет: «Симоссилину!» (от ивритского «А-Шем йацилену!», «Спаси Г-споди!»), и поэтому он вряд ли будет использовать это выражение при разговоре с ним, подобно тому как нью-йоркский еврей скорее всего не станет говорить нееврейскому коллеге: «Нужны мне эти цорес!»

Более того, даже когда евреи произносили арабские слова или использовали арабские грамматические формы не так, как их соседи, подобное произношение или использование редко было исключительно еврейским. Например, если багдадские евреи чаще говорили «култу», «я сказал», вместо «гелт», как говорили их мусульманские соседи, то это объяснялось тем, что «култу» — это стандартная форма, до сих пор широко используемая в арабском мире, которую они как одна из старейших общин города сохранили, тогда как нестандартное «гелт» привезли в Багдад крестьяне и бедуины. И наоборот, если каирские евреи говорили «лейш» («почему») вместо обычного каирского «лей», то это потому, что их предки приехали из Сирии и Ливана, где все говорят «лейш». Когда багдадцы слышали от своих евреев «култу», а каирцы — «лейш», в этом не было ничего такого, что показалось бы им категорически неарабским.

Подобные примеры показывают, в чем Шохат права. Но одновременно они демонстрируют и в чем она ошибается, поскольку сам факт, что евреи писали по-арабски ивритскими буквами или цеплялись за узус, нехарактерный для неевреев, в среде которых они жили, указывает на то, что даже если еврейско-арабский не сильно отличался от нееврейского арабского, он мог родиться только в сплоченной и ориентированной внутрь себя общине, которая действительно отделяла себя от окружения. С лингвистической точки зрения подобное могло произойти только в ситуации, когда евреи общались исключительно или преимущественно друг с другом, а их социальные контакты с неевреями были ограничены. Хотя евреи и неевреи арабоязычного мира могли поддерживать между собой добрососедские отношения, между ними существовали очевидные границы. Арабоязычный еврей всегда оставался евреем, так же как арабоязычный араб — арабом, и об этом различии никто никогда не забывал.

Поэтому термин «арабский еврей», предполагающий, будто евреи арабских стран традиционно считали себя арабами подобно тому, как, скажем, современные американские евреи считают себя американцами, — это исторический абсурд. Наоборот: в традиционном арабском мире еврей не мог быть арабом, а араб не мог быть евреем; две эти категории взаимно исключали друг друга. Только в ХХ веке, с развитием идеологии светского панарабизма, стремившегося объединить всех, кто говорит по-арабски, независимо от религии, под общим националистическим колпаком, мог возникнуть термин «арабский еврей» — да и тогда им пользовались в подавляющем большинстве левые интеллектуалы в крупных урбанистических центрах вроде Каира и Багдада, а народные представления не имели с этой идеей ничего общего. Помимо этих людей, вряд ли в арабоязычных странах ХХ века можно найти евреев, которые называли бы себя арабскими евреями.

Возможно, Блау и его ученики действительно слишком далеко зашли, настаивая на существовании еврейско-арабского языка. Однако оправданием им служит тот факт, что особенности еврейского наречия арабских стран, пусть даже сравнительно немногочисленные, свидетельствуют о сильнейшем ощущении еврейской идентичности, ставившем четкую грань между евреями и неевреями. В статье 1968 года под названием «Еврейско-арабский язык в лингвистическом окружении» Блау писал: «Действительно, культурный симбиоз… евреев и неевреев был очень тесен, в некоторых отношениях он остался непревзойден до сегодняшнего дня. Тем не менее это был симбиоз двух отдельных культур, которые остались отдельными, несмотря на базовые сходства и взаимные контакты. Нужно всегда иметь в виду это ключевое отличие между средневековыми [и более поздними] арабоязычными евреями и модерными евреями Запада, жившими в эпоху после эмансипации».

А вот этого Элла Шохат решительно не учитывает.