Автор Эзра Ховкин
СУББОТНИЙ ХЛЕБ
Всевышний благословил молодую чету потомством. Сперва родилась дочка Рейзеле, потом сынок Ехезкель. Отец их реб Хаим-Биньомин бродил по Меджибужу в поисках работы. Просил-то он от жизни немного – стать грузчиком в кооперативной лавке или сторожем на складе. Партийные евреи косились на его бороду и спрашивали:
– По субботам будешь на работу выходить?
– Нет.
– А ты знаешь, что дина мальхута – дина, закон государства обязателен для всех? Суббота считается рабочим днем, значит тот, кто дома сидит, – прогульщик. Понял?
– Пускай я буду прогульщик. Мне в субботу приказано гулять.
– Ну и с голоду помрешь…
– Какое я имею право помирать с голоду? У меня же дети…
Реб Хаим-Биньомин держался твердо, но от голода его и впрямь временами шатало. Ехезкель, которому тогда было шесть лет, помнит, как они пришли однажды в субботу из синагоги, собираясь сделать кидуш – освящение субботнего дня, пусть не над стаканом вина, так хоть над краюхой хлеба. Но и хлеба в доме на оказалось. Недосмотрели, не сберегли с вечерней трапезы. И некого винить – когда голодно, людям хочется есть.
Отец сказал с горькой улыбкой:
– Сон в субботу днем – это большое наслаждение. Если нету хлеба, сынок, давай наслаждаться сном…
Сын не спорил. Он поскорей забрался под одеяло, чтобы спрятаться там от голода. А когда проснулся, увидел на столе краюху хлеба. Может, соседка занесла, узнав-прознав об их маленькой беде. Ехезкель вскочил, произнес благословение и, не задавая лишних вопросов, начал есть.
О, хлеб субботний! Вкус его – на всю жизнь…
Однажды Ехезкель пришел домой и увидел, что отец сидит за столом и поет какой-то нигун, покачиваясь, как у него водилось. Но заметил сын, что движения отца слишком быстрые и резкие, а голос дрожит. Спросил сын:
– Папа, что с тобой?
– У меня очень болят зубы.
– Чего же ты тогда поешь?
– Мне вообще-то больше хочется стонать, но зачем портить людям настроение? Вот и выходит, что надо петь…
Ехезкель сделал вывод: хасиды – это люди, которые поют, когда им плохо. И когда хорошо. Всегда.
ЗА КОРОЛЕВСКИМ СТОЛОМ
Эта история такая странная, что и рассказывать ее не очень хочется. Реб Хаим-Биньомин вместе с семьей перебрался в Умань – там было больше частников, и среди них соблюдающие евреи, которые могли помочь найти такую работу, чтобы субботу не нарушать.
В синагоге рядом с отцом Ехезкеля молился реб Довид Гайсинский. Занимался он запрещенным при Советах бизнесом: торговал кожей. Дело стоило риска, зарабатывал он неплохо, семья жила в большом достатке. Ехезкель был как-то приглашен к ним в субботу на третью трапезу и глаза раскрыл от изумления: рыба, мясо, соленья… В их доме об этих блюдах и слыхом не слыхивали. Что мама, госпожа Шлима-Ривка, могла себе позволить, так это купить по дешевке тюльку, рыбешку мелкую и костистую, провозиться с ней полдня и приготовить блюдо без названия, украшение их субботнего стола.
В субботу вечером, выходя из синагоги, сказал торговец кожей отцу:
– А у нас сегодня не будет рыбы….
– Что так?
– Жена хотела купить на рынке большую рыбину, но подошел какой-то тип, накинул цену, и рыба досталась ему.
Отец промолчал, но сделал вот что: зазвал Янкеле, сынишку Гайсинского, в дом, дал ему их блюдо с рыбой и сказал, чтобы нес к себе, порадовал мать и отца.
Когда же семья Бродов села за субботний стол, и обнаружилось, что рыбы нет, и раскрылась причина, то радости было мало. Борясь в душе, чтобы не сорваться на крик, мать сказала реб Хаиму-Биньомину ровным голосом:
– Ты прав, всегда надо стараться помочь другому еврею. Но мне не кажется, что Гайсинские так уж нуждаются в помощи. Ведь стол у них ломится от еды…
Отец подумал и сказал:
– Понимаешь, мы сильнее. Мы привыкли переносить лишения, а они нет. Поэтому их суббота может завянуть от отсутствия рыбы, а с нашей субботой ничего не станет…
Вот и вся история. Ничего в ней нет веселого. Пусть себе наш реб Хаим-Биньомин будет святой, если ему это нравится, но в тот день его дети совсем несытые встали из-за стола. Правда, нечто важное они узнали: всегда сильнее тот, кто дает, а не тот, кто просит. Если ты бедняк отпетый, но помогаешь другим – в этом есть нечто приподнятое, королевское…
Наверное, нужно перечитать эту историю еще раз.
ДОБРОТА ПО АВРААМУ
“Путь Всевышнего”, по которому идет еврей, включает и благотворительность, и суд…
Что такое “доброта по Ишмаэлю”, предку арабов? Это когда у него, у Ишмаэля, есть все, чего хочет душа, и даже в избытке и еще кое-что остается про запас. И это “что-то” он согласен отдать приятелю.
Что такое “доброта по Аврааму”? Это когда еврей ограничивает себя, разрешая себе пользоваться только самым необходимым, а остальное отдает другому. Поступая так, еврей помогает Всевышнему еще больше раскрыться в нашем мире…
СИНАГОГА В ЦЕХУ
Как ветер, гуляя по полю, гонит то туда то сюда волны спелой ржи, так по советской России гуляли волны арестов. В их стиле и целях была разница. Были аресты индивидуальные и были также коллективно-устрашающие, когда большевики ставили целью запугать или устранить какую-то группу населения. Арестовывали инженеров (процесс пром-партии), зажиточных крестьян (коллективизация), бывших состоятельных людей, не спешивших отдать властям золото (золотуха) и т.д. Кроме того, постоянными кандидатами на арест были люди религиозные. Обычно человек чувствовал, когда тучи над его головой начинали сгущаться: соседи переставали здороваться, дворник лез в друзья и приставал с расспросами или что-нибудь еще в таком духе. Тогда еврей прощался с женой, гладил головки спящих детей и растворялся в переулках, в ночной мгле, чтобы вынырнуть в каком-нибудь культурно-промышленном центре, где не будут искать.
Именно этот привычный для тех лет маневр выполнил реб Хаим-Биньомин Брод, оставив Умань после нескольких серьезных предупреждений. Москва была тем стогом сена, где про иголку могут и забыть. Он даже сделал карьеру: устроился ночным сторожем на одну из фабрик. Директор этой фабрики был еврей, из новых, но не самый отъявленный. Поэтому он “закрыл глаза” на бороду реб Хаима-Биньомина, а может, посчитал, что невысокому сторожевому званию, требующему не смекалки, но преданности, борода даже соответствует.
Реб Хаим-Биньомин отсылал в Умань большую часть маленькой зарплаты и блаженствовал ночью среди молчавших станков и могучих кирпичных стен: учил Тору, молился, размышлял. После стольких неурядиц и опасностей – наконец-то тихий уголок.
В Москве в ту пору бушевал жилищный кризис. Евреев он тоже касался: многим из них, приехавшим в столицу по торговым делам или добиваться правды у властей, не было где преклонить на ночь голову. Некоторые из них заходили в синагогу. И там кто-то познакомился с реб Хаимом-Биньомином, узнал, где он служит, и попросился переночевать.
Хотел наш сторож отказать, но неожиданно для себя стал уславливаться, в какой час придет к нему постоялец и сколько раз стукнет в ворота, чтобы было понятно, что это свой.
Евреи не молчат. Весть о том, что можно переночевать на фабрике, распространилась быстро. Каждый вечер собирались под крылом Хаима-Биньомина десяток или больше постояльцев. Варили яйца и картошку, чаевничали, вели разговоры. Конечно, читали в миньяне вечернюю молитву. Принесли из синагоги Гемару, Хумаш – учились после молитвы. Выкрест Карл Маркс беспомощно тряс на них с портрета курчавой бородой. А Ленин – тот улыбался с прищуром: погодите у меня…
Через какое-то время эта спокойная и праведная жизнь была нарушена. Сон ли приснился директору, или птица перелетная донесла, но однажды услышал реб Хаим-Биньомин громкий стук в ворота, открыл, и, деваться некуда, впустил потрясенного и разъяренного директора, попавшего прямо на урок Талмуда.
И это в помещении советского предприятия, которое, не зная продыха, бьется за количество и качество, чтобы капиталисты всего мира сказали удрученно: “Ой…”
Директор разогнал незваных постояльцев и тут же, на месте, уволил реб Хаима-Биньомина “за разгильдяйство и безответственность”. Но хасид наш грустно и резонно заметил:
– Простите, товарищ директор, но меня с такой записью в трудовой книжке ни на какую работу не примут. А у меня жена и дети. Поймите это, вы же все-таки еврей…
Директор покосился на Маркса, потупился перед Лениным и записал смягченно: “Ввиду несоответствия нуждам предприятия…”
– Вот спасибо, – поблагодарил реб Хаим-Биньомин.
– Что “спасибо”! – взорвался директор. – Лучше ноги уноси, фанатик!
Я ведь эти книги ваши должен буду в ГПУ нести на проверку. Язык чужой, может там контрреволюция какая, кто вас знает…
– А вы язык еврейский не знаете? – мягко спросил реб Хаим-Биньомин. – В хедер не ходили?
Директор стукнул кулаком по столу беспомощно:
– Я не знаю ничего про хедер, и не лезь ко мне со своим еврейским! В ГПУ я сегодня не пойду и завтра тоже – работы много. А за это время ты сможешь куда-нибудь уехать, понял?
– Вот спасибо, – повторил реб Хаим-Биньомин.
И он, аккуратно прикрыв за собой дверь, вышел в глухую холодную ночь со своей обычной горьковатой улыбкой. Снова, значит, в путь. Но ведь те евреи – они так его просили…
СТУПЕНЬ ЧИСТОГО СЕРДЦА
Сказали наши мудрецы, что учеба выше, чем действие, потому что изучение Торы побуждает еврея к соблюдению заповедей и добрым делам. Но в будущем, когда придет Машиах, действие будет стоять выше, чем учеба. Ведь поступки отражают то, что происходит в сердце… Во времена Машиаха всем станет видно, на какой высоте находятся сердца чистые и верящие, любящие Творца и благодарные Ему…
Учеба связана с пониманием, а понимание имеет границы. Но любовь и благодарность Творцу – это свойства безграничные. Машиах покажет нам, как служить Всевышнему просто, серьезно и сердечно, не зная границы…
ДЕНЬ ТОРЫ
Пока реб Хаим-Биньомин странствовал, семья его должна была как-то жить. Мать, госпожа Шлима-Ривка, бралась за любую работу – шила, варила, торговала, лишь бы заработать хоть немного и купить детям еду. На сытой сдобной Украине стараниями коммунистов и Б-жьим гневом было голодно. Старший сын, Ехезкель, помнит их семейную экономию тех лет: там не позавтракать, здесь не поужинать… Но недоед приходил к ним через мать, через ее любящие руки, и поэтому не резал, не колол, как могло бы…
Есть формула, которая, конечно, еще нуждается в проверке: там, где евреи проявляли меньше интереса к Торе, там большевики закрывали хедеры и отнимали синагоги с большей злобой и бесстыдством. В конце 20-х годов легальных хедеров в Умани уже не было. Но тайный хедер имелся. Ехезкель шел в него утром, смешавшись с толпой советских школьников, только поворачиал не туда, куда все.
Однажды утром мать разбудила его как обычно и сказала:
– Я хочу попросить тебя о чем-то, но прежде обещай, что выполнишь мою просьбу…
Сын, ему было шесть лет, обещал. Мать продолжала:
– У нас сегодня нет в доме еды, совсем ничего. Но я прошу, чтобы ты все равно пошел в хедер. А я постараюсь занять, купить и в полдень приду к тебе с едой…
Ехезкель отправился в хедер, стараясь не думать о еде и о том, что у него кружится голова. Через несколько часов она стала кружиться еще сильнее. Меламед отпустил его домой.
Дом их стоял на холме. Ехезкель начал подниматься в гору и вдруг потерял сознание. Он очнулся, облитый водой с ног до головы. Это соседи, увидев, что он упал, пытались привести его в чувство. Прибежала мать, отнесла домой, положила на постель, сунула в руку кусок хлеба. Потом навестила ее подруга, от которой у них не было секретов. Мать рассказала ей, что случилось сегодня утром. Подруга воскликнула, всплеснув руками:
– Шлима-Ривка, а если бы ребенок пошел в хедер после обеда? Это что – тюрьма, пожар? Да ты вообще могла бы оставить его дома! Мать отвечала очень серьезно:
– Нет, я не могла взять на себя такое… Сейчас, когда Тору запрещают и за нее преследуют, каждый день учебы ценится на вес золота. И даже каждый час…
Так она жила, так воспитывала детей.