В.Бронштейн
Гигант периферии, окончание.
Лично для меня судьба этого человека, то боровшегося с ветряными мельницами, то отстаивавшего их право все переламывать вокруг; портившего себе кровь по пустякам и охотно пившего ее у других; ничего путного, кроме жалоб, не писавшего и тихо, вослед своим гонителям, ушедшего в небытие, – в высшей степени поучительна. Ему удалось своей жизнью опровергнуть распространенное заблуждение, что ничего на тот свет захватить с собой нельзя.
Чепуха! Александр Абрамович умудрился забрать туда все: незаурядный ум и блестящее знание истории в ее наиболее сложном, сравнительном, варианте; непревзойденное мастерство рапирных реприз и редчайшее умение видеть значительно дальше и глубже других; с лету понимать суть вещей и мгновенно отличать главное от второстепенного.
Ничего после себя он не оставил, не написал, не описал – все забрал с собой! Будучи по натуре громким, ушел тихо, безмолвно и бесследно.
Я думаю, беда его была в том, что по своим природным качествам он должен был делать историю, а не читать ее в старших классах…
В отношениях с людьми был крайне независим, а потому одинок. Присвоил право требовать от других то, что принято оказывать добровольно, без всякого на то принуждения: уважение, симпатию, сочувствие, в трудных случаях – помощь. Его кредо:
– Мне не нужны ваши молитвы – куда охотней я приму ваши жертвы…
***
Несмотря на близость в последние годы к еврейской общине, в систему религиозных координат Насонов не вписался: молитву не посещал, к слову Божьему был, в лучшем случае, равнодушен.
Говорил: – Я столько лет жил без Него, что мы уже окончательно отвыкли друг от друга… Но в пользе религии не сомневался: – Нет Бога – нет стыда!
Этими словами, не раз от него слышанными, я и хотел завершить свой рассказ о старом учителе. Чтобы любой, кто его прочитал, знал отныне, что где-то на юге Украины, в периферийном Херсоне, на старом неухоженном кладбище покоится личность, которая могла бы при ином раскладе украсить человечество. Я говорю так без малейших преувеличений. Его интеллектуальный уровень – это уровень еврейских мудрецов-талмудистов, ни с кем другим больше сравнить его не могу. И даже допускаю, что гении эти – признанные столпы ученой светочи! – могли ему во многом уступать.
В чем-то – да, в знании жизни – нет. Они знали, как устроен мир, и в этом Насонова несомненно превосходили, иначе судьба его, пусть и в непростые советские времена, могла быть другой.
Упрекать его, собственно, не за что. Если к людям он не был особенно справедлив, то и они к нему – вдвойне. Все давно квиты.
***
Задолго до того, как я решился воссоздать спорный облик этого человека, у меня уже была заготовлена прекрасная ключевая фраза: «Проходя сегодня мимо его могилы, кто догадается, что «под камнем сим» покоится настоящий мыслящий колосс?»
Но чтобы иметь право написать так, пришлось посетить городское кладбище и разыскать место, где он похоронен. Правда, зная женщин, которые охотятся за стариками с квартирами, я был готов ко всякому и понимал, что вряд ли найду заброшенную могилку. И был очень удивлен, обнаружив красивый – из дорогих – темно-палевый гранитный памятник.
Все вокруг было чисто и ухоженно. С массивной плиты, высеченный рукой мастера, чуть прищурясь, смотрел Насонов времен начала нашего знакомства. То есть значительно моложе меня сейчас.
А на шлифованной поверхности, кроме фамилии и дат, четко выделялись два слова, которые в корне меняли мое представление о последнем периоде жизни старого учителя. И совершенно не вписывались в заочное мнение о неизвестной «Машке», нацелившейся, подобно самонаводящейся торпеде, на квартиру очередного вдовца.
Озадаченный, я положил цветы и отправился домой. Стал последовательно созваниваться с нашими общими знакомыми, и уже к вечеру понял, в чем дело.
Рассказывая мне о своей молодой, схоронившей двух супругов жене, Насонов, как всегда, был не очень объективен: упустил целый ряд важных моментов.
Не сказал, например, что алчной молодке уже за пятьдесят, и она возжелала непременно носить его фамилию. А главное, что она – его бывшая ученица, давно и безнадежно влюбленная в своего учителя и ждавшая его больше тридцати лет…
Вот почему и высекла на его могильном камне только два, зато каких слова: «Моему мужу».
***
Конец.
