В.Бронштейн
«Гигант периферии», продолжение, 4
Первое время после окончания института мы виделись с Насоновым достаточно часто. Разговоры, как правило, шли о разных пустяках. Мои дела его мало трогали, зато всегда интересовала моя зарплата. Не скрывал хорошего настроения, когда моя, директорская, оказывалась ниже его, учительской. Возможно, такое сравнение служило ему косвенным доказательством того, что он, как фигура, оценен выше занимаемой мною должности. Мне за него бывало неловко: на фоне этой, действительно, крупной личности всякие меркантильные вопросы выглядели как-то мелковато.
Иногда я заходил к нему домой с дочкой. На столе, диване, креслах, серванте, – везде валялись детективы, их в этой семье очень любили.
– Чему удивляешься? – спрашивал Александр Абрамович, – классика отработана вдоль и поперек, а это, гляди – настоящая зарубежная литература! Там, у вас в селах, говорят, книг навалом, лучше бы привез парочку пристойного чтива…
Маленькая Раечка норовила погладить Рамзеса. Благородный пес, гордо вздымая джентльменскую морду, позволял с собой делать, что угодно. Супруга Насонова, дородная Анна Григорьевна, молчаливая властная особа, занимавшая номенклатурную (и это при муже – еврее!) должность секретаря партийного комитета одного из местных вузов, всегда в крупных роговых очках повышенной диоптрийности, приносила крепкий чай в серебряных подстаканниках, печенье на плетеной из соломки тарелочке и снова тихо погружалась в очередной детектив. Думаю, за массивной оправой своих очков она вряд ли меня замечала, во всяком случае, за все время нашего знакомства я говорил с ней только несколько раз.
По поводу близорукости своей супруги Насонов высказывался с видимым удовлетворением:
– Наукой доказано, мой дорогой друг, – говорил он, – что только те семьи по-настоящему крепки, где у хотя бы одного из супругов плохое зрение.
Эти слова я вспомню, когда буду разводиться с первой женой. Жаль, но наш брак, видно, уже ничего не могло спасти, даже ее неважное зрение…
Под настроение Александр Абрамович любил изрекать выспренные сентенции
– Люблю ли я историю? – вопрошал он, и сам же себе отвечал:
– Как можно любить науку полную гадостей? Неблагодарности, обмана, незаслуженного шельмования одних, забвения других, вознесения третьих! Нет, мой дорогой, порядочные люди должны историю знать, а вот уж любить ее – увольте!
Другое дело – география… Природа, походы, погода – что полезно для здоровья, то не вредно и для головы!
***
Мне нравилось у них дома: рассуждающий на любые темы Насонов, его молчаливая жена, дети, которых никогда не было видно, изменчивая Клеопатра, что с мерным урчанием терлась о мои брюки, не говоря уже о предмете детских грез моей доченьки… Уж кто – кто, а она до сих пор вспоминает замечательного Рамзеса, с которым когда-то развлекалась часами, пока ее восторженный папочка с открытым ртом внимал удивительным речам старого учителя.
Пишу это, а сам думаю: куда, куда исчезло то доброе время? Прошло каких-то 40 лет, а от семьи, где было мне хорошо, остались лишь дети, которые, скорее всего, так же не помнят меня, как я не узнаю сегодня их, взрослых,.. И давным-давно нет ни хозяев, ни добрых животных, что согревали своим присутствием милый уют этого канувшего в небытие дома. Интересное дело: я забыл имена многих людей, с которыми раньше общался, а клички этих милейших созданий – Рамзеса и Клеопатры – по-прежнему помню. Удивительно…
***
Не знаю почему, но к популяризаторству в рамках своего учебного предмета Насонов относился отрицательно. Считал Пикуля заклятым антисемитом, напористо рассуждая:
– История, как наука, ни в коем случае не имеет права носить черты развлекательности. Это не физика и не химия. Она должна быть поучительной, в этом смысл и суть ее изучения.
Мне кажется, он Пикулю завидовал, упорно отказываясь признавать, что развлекательность и поучительность в произведениях этого «безграмотного выскочки» органично сплетались в одно целое, что не удавалось доселе большинству дипломированных, но убогих на яркие мысли «специалистов», которые до сих пор, спустя много лет после ухода из жизни талантливого писателя, так и не могут простить ему редчайшей занимательности в описывании далеких судеб и событий, умелого использования с этой целью колоритнейшей, сочнейшей литературной речи, продуманно заряженной великолепными юмористическими репликами.
***
Любимое занятие Насонова на всяческих совещаниях – это высмеивание ораторов. Правда, иногда это приводило к непредсказуемым последствиям. Свидетелем такого случая довелось побывать и мне. И даже в какой-то мере участником.
В тот день мы случайно встретились в Доме политпросвета на очередном областном пропагандистском активе. Сели рядом. Насонов был в прекрасном настроении, острил непрерывно, высмеивая косноязычных выступающих, и делал это довольно громко, не обращая внимания на то, что на нас стали оборачиваться.
Я пытался его как-то утихомирить, но разве можно справиться с Александром Абрамовичем, когда он в ударе?..
Догадываюсь, что из президиума его поведение выглядело вызывающим, и могу понять ведущего актив первого секретаря обкома комсомола, который в конце-концов не выдержал и сделал ему замечание. Вот только форму для этого выбрал не самую подходящую.
– Гражданин в клетчатой сорочке, – начальственно бросил он, – да, да, вы! Чего вы все время смеетесь, что вам так весело? Не интересно, что здесь происходит – можете идти вон, вас никто не удерживает…
В зале стало тихо. Насонова знали здесь многие, как человека, который так с собой разговаривать не позволяет, и я почувствовал, что сейчас произойдет нечто исключительное.
Несколько секунд старый учитель сидел, как бы вжавшись в кресло, но затем его будто подбросило пружиной:
– Вы правы, молодой человек, – негромко, но так, чтобы всем было слышно, сказал он, – то, что здесь происходит, действительно, интересным не назовешь… Совершенно неподготовленные люди болтают, что кому придет в голову, и любой нормальный человек, которого сорвали с работы для участия в этом балагане, может только смеяться, что я и делаю…
Первый секретарь, потрясенный им же спровоцированным скандалом, дрожащим голосом пытался перебить незапланированного оратора, но Насонов решил высказаться до конца:
– Направляясь сюда, я полагал, что здесь соберутся мои товарищи-единомышленники, но вы назвали меня «гражданином»… В принципе, я не возражаю. Это высокое понятие, и я всю жизнь стремился ему соответствовать. Спасибо, что вы меня так оценили, хотя это слово сегодня звучит чаще в местах заключения, чем на воле. Вам виднее… Но позвольте тогда и мне обратиться к вам так же.
– Итак, гражданин первый секретарь комсомольского обкома, с вами говорит учитель истории с тридцатипятилетним стажем и коммунист – с двадцатипятилетним. Для тех, кто сидит в этом зале, это, может быть, что-то значит, для вас, как я понимаю, вряд ли. Поэтому, чтобы быть правильно понятым, сошлюсь на высказывания великих. Наполеон говорил, что успех любого дела зависит, в первую очередь, от компетентности руководства. По его мнению, стадо баранов под предводительством льва – всегда сильнее любых львов, возглавляемых бараном. Так вот, чтобы не отвлекаться от темы, скажу прямо: судя по моим наблюдениям, сегодня наш областной комитет комсомола, которым вы руководите, самый настоящий коллективный баран, абсолютно лишняя структура, на которую никто не обращает и малейшего внимания…
– Что вы так удивленно глядите, я что-то не то говорю, разве? Хотите, чтоб на душе полегчало – не стройте иллюзий по поводу своей великой начальственной деятельности!
Поверьте, в зале сидят достаточно грамотные люди, и если у вас одна пара глаз, то за вами наблюдают сотни. И не только наблюдают, но и трезво оценивают вашу убогую речь, неумные реплики и, вообще, крайне скромные способности вечного троечника, с которыми не то что людьми руководить – к коровам близко нельзя подпускать, чтобы молоко у них не пропало…
***
Проницательный читатель может представить себе, что потом говорили об этом в городе. Кстати, со временем, тот бывший обкомовец стал вторым лицом в нашей полуторамиллионной области, затем побывал бесславно несколько месяцев на посту первого. И очутился, наконец, в должности ректора вуза, проделавшего за несколько лет славный путь – от ПТУ до академии. Интересно, запомнилось ли ему выступление старого историка, сделал ли для себя какие-нибудь выводы?
(продолжение следует)
